Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 151

151

А после этих процедур, имевших громкое название «пацификация», пилсудские молодчики любили развлекаться. Таким был и этот вежливый поручик, который осторожно, как хрупкий цветок, поддерживал ее во время танца.

Лида и не подозревала, что этими же руками он истреблял, сжигал, бил, пытал людей.

Когда же от отца узнала об этом, когда впервые в жизни поняла, что на свете, кроме добра, существует и зло, способное маскироваться под сладкими фразами, — он ей стал противным, этот прилизанный поручик; она возненавидела его и уже никогда больше не отвечала согласием на его упорные приглашения к танцу. А когда видела, как он с другими выплясывает краковяк, ей казалось, что он и здесь осуществляет «пацификацию» — выливает в муку нефть, распарывает подушки, бьет окна. А в звуках оркестра слышался ей жалобный плач детей и женщин.

Вторая встреча с Адамом состоялась через много лет и совершенно в другой обстановке — в начале 1944 года во Львове, в ресторане «Бристоль», где Лисовская работала официанткой. Такая же ласковая улыбка, такое же любезное выражение глаз, только морщины вокруг них появились да седина подернула виски. А вот форма совершенно другая — такая, какую носят все гестаповские офицеры.

— О-о, кого я вижу! Пани Лидия, если не ошибаюсь?

— Да, вы не ошиблись, многоуважаемый пан поручик. Я вас тоже узнала.

— Какая приятная встреча! Вы во Львове давно?

— Больше месяца…

— И здесь работаете?

— Как видите.

— Вы одинокая или, возможно, уже обзавелись семьей?

— Нет, не обзавелась.

— Так, может, позволите пригласить вас на один танец? Я не забыл тех вечеров в Костополе…

— И я все помню…

— Так что — потанцуем?

— Извините, пан поручик…

— Не поручик, а оберштурмфюрер.

— Извините, господин оберштурмфюрер, но я на службе, и танцевать с клиентами нам категорически запрещается.

Он предложил ей встретиться в свободное время, но она отказалась. После всего того, что видела и пережила в Ровно и во Львове, этот бывший поручик шляхетской «двуйки» казался ей мелким ничтожеством в сравнении с теми врагами, с которыми ей приходилось иметь дело. Если бы знала, что эта встреча с вчерашним пилсудчиком, а ныне гестаповцем не последняя, что судьба снова сведет их на окольных путях жизни, его постигла бы участь Конрада.

Но могла ли она надеяться на еще одну встречу с ним — здесь, в свободном Львове, в советском Львове, в этом чудесном парке, где ощущаешь истинную красоту природы и жизни! Могла ли подумать она, что на этот раз он появится перед ней в форме офицера Советской Армии?

— А может, это не он? Лида, слышишь, может, ты ошиблась? На свете немало похожих людей.

— Я хотела бы ошибиться, Маечка, да, кажется, это не ошибка. Я сразу его узнала, как только увидела в глубине аллеи.

— А он? Как ты думаешь, он заметил тебя?

— Не знаю. Во всяком случае, если я узнала его, то и он мог меня узнать. Но почему же он не пошел вслед за нами, почему он быстро прошел по аллее, даже не посмотрев в сторону тропинки, на которую мы свернули? Наверное, он был занят своими мыслями и не заметил меня. А может, и я в самом деле ошиблась? Что делать?

— Разве ты не знаешь? Нужно пойти и рассказать кому следует.

— Так-то оно так, но сначала я должна убедиться, что это именно он. А вдруг я ошиблась? Нужно обязательно снова увидеть майора — увидеть во что бы то ни стало.

Через несколько дней Майя, запыхавшаяся, бледная, вбежала в комнату и еще с порога выпалила:

— Лидочка, скорее вниз. Там, на углу, стоит твой майор.

Лидия бросилась из комнаты по ступенькам — вниз, на улицу. На углу возле широконосого военного «доджа» спиной к ней стоял какой-то офицер.

Остановилась. Он или не он? Если он, то откуда эта машина? Нет, наверное, ошибка. Но в тот же миг он повернулся к ней, их взгляды встретились, и не успела Лидия перевести дыхание, как он прыгнул в кабину, и автомашина с ревом рванулась с места.

Теперь уже ни малейшего сомнения не было: это тот самый поручик и оберштурмфюрер.

— Сегодня уже поздно, — сказала она, вернувшись в комнату, — завтра я буду работать целый день. Слушай, Маечка, я сейчас обо всем напишу, а ты отнесешь в Управление госбезопасности.

— Хорошо, Лидочка.

Она писала весь вечер, до поздней ночи, все волновалась, что «нескладно выйдет», по нескольку раз переписывала отдельные фразы и целые страницы, перечеркивала, комкала листки и бросала их в кафельную печку.

Если бы не они, эти измятые страницы школьной тетради, которые лежали перед полковником Сташко, мы, возможно, никогда бы не узнали о поручике из КОПа, который со временем стал гестаповским офицером, а после освобождения Львова от фашистских оккупантов надел форму майора Советской Армии. И не могли бы мы себе представить, кому именно преградили дорогу эти женщины и кто был заинтересован в том, чтобы они никому и никогда не смогли поведать эту тайну.

Должно быть, она так и не написала чистовика этого заявления, так как ни на следующий день, ни позже он не попал по месту назначения. Может, разуверившись в своих литературных способностях, она решила сама прийти и обо всем рассказать? А может, чистовик попал в руки того, кого он разоблачал?

Все это неизвестно. Известно лишь, что на следующий день на работу к Лиде прибежала Майя с телеграммой, которой обе сестры срочно вызывались в Ровно в связи с необходимостью выезда в Москву за получением правительственных наград.

Лисовская подала заявление на отпуск за свой счет сроком на десять дней (в Москву ведь ехать!) и отпросилась домой — собираться в дорогу.

151