Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 168

168

Она стояла, счастливо улыбаясь, и я понял, что жена рада за своего мужа, что она так же, как и он, ждала этого дня с нетерпением. Должно быть, подумал я, едва мы с Красноголовцем вошли к ним во двор, она уже почувствовала, что это не обычный визит, оттого-то так приветливо, как самых желанных гостей, пригласила нас в комнату.

— И я буду с вами, — сказала Надя. — Наш дом — ваш дом. Так, Леня?

— Да, да, — радостно поддержал жену Клименко.

Через несколько дней я сдержал свое обещание: Леонтий встретился с Николаем Ивановичем Кузнецовым. И оба остались довольны этой встречей. Но Леня никак не мог себе простить, что принял от обер-лейтенанта «калым», и начал извиняться перед Кузнецовым.

Петр Бойко, на квартире у которого состоялась эта встреча, смеялся.

— Так ведь ты, Леня, весь калым честно отдал мне. Хоть бы на пиво себе оставил! Вот какой он у нас неподкупный, Николай Иванович!

Мы не ошиблись в Леонтии: он проявил себя как один из лучших здолбуновских подпольщиков, а его старенький, полуразбитый «газон» пригодился нам еще не один раз.

О ЧЕМ РАССКАЗАЛ «РУДОЙ ПАНЬКО»

Была у Петра Бойко дочь — Валя. Шел ей тогда пятнадцатый год, а в таком возрасте у юного существа возникает особенная жадность к познанию окружающего. Тем более если это существо сметливо и наблюдательно.

В дом, где жила девочка, начали приходить незнакомые люди. Отец уединялся с ними в комнате и о чем-то шепотом беседовал. Что это за люди? Почему они приходят к отцу домой, а не на работу? И что общего может быть у отца с немецким офицером, который несколько раз ночевал у них? Да и офицер этот не такой, как другие немцы, — всегда улыбается ей, угощает сладостями, а один раз даже привез розу. Розу в марте! Где он ее взял?

Как-то, когда отец заперся с немцем в комнате, она тихонько подошла к двери и припала к ней ухом. В комнате говорили тихо, еле-еле можно было расслышать отдельные слова. Говорили по-русски. Как же так, подумала девочка, немец, который к ней обращается только на своем языке и насилу выговаривает русские слова — «конфьетка», «косьишки», «сфеток», — вдруг свободно объясняется с отцом на русском языке?

Спросила мать, а она:

— Молчи и не суй свой нос, куда не нужно.

Легко сказать: «Не суй нос!» А вот попробуй удержаться и не полюбопытствовать?

Всякий раз, приходя к Бойко, я ловил в глазах Вали загадочное выражение. Они смотрели на меня не по-детски задумчиво и как бы спрашивали: «Кто вы такой, дядя? Что вы тут делаете?» Порой мне даже казалось, что в этом взгляде светится искорка лукавства, и тогда он как бы говорил мне: «Прячьтесь, прячьтесь от меня, а я все равно понимаю, кто вы такой и чем занимаетесь».

Как-то я спросил Бойко:

— Валя знает что-нибудь о нас?

— А зачем ей это? — ответил Петр. — У нее еще молоко на губах не обсохло. Вот что она знает! — И он показал на ремень, висевший в комнате на видном месте.

— Но девочка уже в таком возрасте, когда обо всем хочется знать. И сколько бы вы ни запрещали, каким ремнем ни грозили бы, — не поможет. Наоборот: ваша суровость в таком случае только разжигает детское любопытство.

— Ничего, ничего, — не согласился со мной Бойко. — Пока что Валя еще слушалась меня и дальше будет слушаться.

Я не стал спорить с ним, хотя и был уверен, что рано или поздно придется кое о чем сказать Вале.

И такой разговор состоялся.

Валя встретила меня у Шмерег. Михаил и Сергей были на работе, Настя пошла зачем-то в город, а я остался присмотреть за их детьми — Алешкой и Васильком. Хотя хлопот с ними было немало, но это занятие мне нравилось.

— Заходи, заходи, Валюша, — сказал я девочке. — Ты, наверно, к тете Насте? А ее нет дома…

— Нет, я не к тете, а… к вам, — робко проговорила сна.

— Папа прислал?

— Нет, сама пришла. Встретила тетю Настю. Спросила, с кем мальчики остались. Она сказала, что с вами. Вот я и прибежала.

— На что я тебе нужен? — поинтересовался я, хотя догадывался, о чем пойдет речь.

— Не скажу, — ответила девочка, замолчала и смущенно отвернулась.

— Так зачем же было приходить, если не хочешь сказать?

— Я могу вам сказать только без свидетелей.

— Вот оно что! — рассмеялся я. — Свидетелей испугалась. Да какие же это свидетели? Ведь это твои двоюродные братцы. Они еще маленькие и ничего из твоих секретов не поймут.

— Это вам кажется, будто дети ничего не понимают. Вам и моему папе…

Она сразу замолчала.

— Ну, говори, что тебя беспокоит.

— Я скажу, только при двух условиях. Если вы о нашем разговоре никому не скажете и если перестанете смотреть на меня как на маленькую девочку, несмышленыша.

— Согласен. — Я даже не улыбнулся.

— Тогда слушайте. Мне о вас все известно. Не удивляйтесь, но я знаю, что вы партизан, и ваши товарищи партизаны, и тот немец, что с вами приезжал, тоже партизан, и что он умеет говорить по-русски, и что мой папа вам помогает, и что мои тетка и дядя тоже с вами — все-все знаю. Меня не обманете.

— Но тебя, Валя, никто и не собирается обманывать. Просто мы считали, что тебе не обязательно знать о таких вещах. О них нельзя всем рассказывать и даже вспоминать лишний раз. Пожалуй, лучше будет, если ты об этом поговоришь не со мной, а с папой.

— Ой, что вы! — замахала обеими руками девочка. — Если бы он знал, что я с вами об этом говорила, не миновать мне беды. Потому и прошу вас ничего никому о нашей встрече не говорить… Я уж не ребенок. Ничего, что теперь не хожу в школу. Выгоним фашистов — я еще институт закончу…

168