Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 174

174

— Боюсь, — жаловался мне Леня, — что из этого учителя ничего не выйдет. Слишком уж он аполитичен и до тошноты дисциплинирован. Пожалуй, придется поискать на вокзале кого-нибудь другого. Какой из него разведчик? За это время я успел уже познакомиться с оператором дежурного по станции. Сам — чех. Очень любит пиво. При каждой встрече просит, чтобы я привез ему несколько бутылок.

— С оператором поддерживай связь, — советовал я Лене. — Но Иванова не оставляй. Вот увидишь: он станет откровеннее.

— А он, часом, не агент гестапо? Что, если в первый же день, как я предложу ему связаться с партизанами, приведет с собой своих хозяев?

— Такие, как Иванов, для гестапо не подходят. Какая польза от хмурого молчальника, у которого нет ни товарищей, ни знакомых? Агенты гестапо всегда разговорчивы, заводят множество знакомств. Они никогда не отказываются от выпивки, от веселой компании с девочками и даже от преферанса. Лезут в душу любому встречному, даже если тот избегает их. Так что продолжай наступать на Иванова. Или он категорически откажется, или согласится… Он, говоришь, учитель?

— Да, он говорил, что до войны учительствовал…

— Попробуй тогда завести с ним речь о школе, о детях.

— Ладно, попробую, — согласился Клименко.

Спустя несколько дней, увидев Леонтия, я сразу понял, что у него есть приятная новость.

— Только что договорился с Ивановым, — с удовлетворением заговорил он. — Согласился. Взял вашу зажигалку и сказал, что ежедневно будет ждать в буфете того, кому должен будет предложить ее.

— Выходит, нашел с ним общий язык?

— Еще как! Посмотрели бы вы, как он изменился, когда я заговорил о детях. В кафе зашел какой-то мальчуган в лохмотьях, такой исхудалый, ну прямо одна кожа да кости. Попросил хлеба. Я вытащил из кармана несколько пфеннигов, а Иванов высыпал ему в мешок весь хлеб, который принесла официантка. Но тут откуда-то появился немецкий офицер и начал на всех кричать, что, мол, пускают в кафе всякую сволочь. Я посмотрел на Иванова и увидел в его глазах боль. Лицо его уже не казалось таким равнодушным и бесцветным. «Бедный мальчик, — начал я подливать масла в огонь, — что же ему делать, если его родители, как видно, погибли от бомбы или где-нибудь пропали?.. Видно ведь, что он и в школу не ходит… Сколько теперь беспризорных ребят, и никто о них не заботится. Что-то и учителей не стало, куда-то все подевались…»

Не успел я договорить, как Иванов начал: «Я учитель. Я люблю детей. До войны был учителем. А что я сегодня могу сделать? Школы закрыты. Работают только те, которые не понадобились под казармы и комендатуры. Вот мне и пришлось сменить указку на метлу, которой зарабатываю себе на жизнь. Вы думаете, мне легко видеть изо дня в день эти беспризорные и бесприютные существа?..» Он замолчал, и я понял, как ему тяжело. Да, он — наш, советский человек, советский учитель, он не покорился и никогда не покорится. На эту тему я больше говорить не стал, а решил перейти прямо к делу. Я предупредил его, чтобы он меня не перебивал и не задавал вопросов, пока я не закончу. Когда же под конец я сказал: «Если вы, товарищ Иванов, согласны работать с нами, вот вам зажигалка, за ней к вам придут партизаны». Он схватил ее, осмотрел, спрятал в карман и не задумываясь ответил: «Я согласен. Скажите, когда и где это будет и почему именно я должен ожидать, пока ко мне придут?» Я все ему подробно объяснил, и он вас будет ждать. Уверен, что не выдаст.

Наконец нам удалось установить связь с Ивановым!

Зажигалка… Ее подарил мне Александр Александрович Лукин. Не знаю, как и откуда она попала к нему, но такой оригинальной зажигалки никто — ни я, ни мои товарищи — еще не видели. Представьте себе: маленький, меньше спичечного коробка, блестящий плоский металлический предмет с заводным механизмом, как у часов. Нажмешь сбоку пальцем, крышка отскакивает, вспыхивает огонь, и зажигалка начинает наигрывать несколько тактов вальса Штрауса «Сказки Венского леса». Пока зажигалка играет, она горит, а заканчивается мелодия — и крышка автоматически закрывается. Но не только в этом состояла ее оригинальность. В специальный микробачок зажигалки наливался бензин. Никакой ваты, никакого фитиля. Как только отскакивает крышка, клапан открывается и загораются пары бензина.

Монограмма «Б. Я.» — первые буквы фамилии и имени человека, под видом которого я ходил из отряда в Ровно и Здолбунов, — Яна Богинского. Такая монограмма украшала мой кожаный портфель, перстень и серебряный портсигар, также подаренные мне Александром Александровичем. Кстати, он и посоветовал мне выгравировать эти две буквы. «Так, — сказал, — для коммерсанта будет солиднее и убедительнее».

Безусловно, сразу же отправляться на свидание с Ивановым я не осмеливался. Мы с товарищами решили проверить, как поведет себя Иванов и не заинтересуется ли гестапо или бангофжандармерия посетителями вокзального буфета. Наши хлопцы начали следить за Ивановым, знали каждый его шаг, но ничего подозрительного в его поведении не было.

Один раз Бойко в обеденный час подсел к столику, за которым обедал Иванов, вынул портсигар, туго набитый папиросами, и попросил огня. Но Иванов подал Петру не зажигалку, а коробок спичек. Я решил съездить в Ровно, рассказать обо всем Кузнецову, посоветоваться с ним и, возвратясь в Здолбунов, самолично встретиться с Ивановым.

Случилось так, что встречу эту пришлось отложить. И причиной была зажигалка. Та самая зажигалка с монограммой «Б. Я.», которую Клименко вручил Иванову и которая должна была свести меня с ним, внезапно сыграла совершенно противоположную роль.

174