Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 28

— Да, — подтвердил Лукин. — С вами в Ровно поедет радистка. Кто именно — решайте вы, Николай Иванович. Наши девчата все рвутся в город, и я не могу кому-нибудь из них отдать предпочтение.

— А почему именно радистка, а не радист? — поинтересовался Шевчук. — По-моему, парень лучше, меньше мороки.

— Конечно, можно и парня, — ответил Кузнецов. — Но лучше все-таки взять девушку. Ну, предположим, Валю Осмолову.

— Казачку?! — воскликнул я.

— Да, именно ее. Она девушка красивая, сообразительная, к тому же смелая. Ничего, что она из кубанской станицы — одень ее модно, сделай соответствующую косметическую обработку, и выйдет настоящая пани, дочка какого-нибудь недобитого интеллигентика-белогвардейца. С ней можно и по городу пройтись, и в веселой офицерской компании посидеть.

— Но ведь она, кроме русского, никакого языка не знает, — не сдавался Шевчук.

— А для чего ей знание языка? Она же не будет выдавать себя ни за немку, ни за фольксдойче, ни за полячку. Тех нескольких немецких слов, которые она выучила в школе, для нее вполне достаточно, чтобы найти общий язык с Паулем Зибертом и его друзьями на вечеринке. А самой ей никуда не придется ходить. Все время будет с нами. Раз в день будет передавать донесения в отряд или прямо в Москву. Вы понимаете, что это значит?

Днем позже мы уже мчались на своих вороных в «столицу». Валя — красивая, краснощекая — сидела рядом с надменным немецким офицером — обер-лейтенантом Паулем Зибертом. Рядом с нашим лихим кучером Колей Приходько примостился Михаил Шевчук. Мы с Николаем Струтинским уселись сзади.

Трещал мороз, поскрипывали сани по снегу, и только пар клубами валил с потных лошадей. Мы спешили засветло доехать в город. Вот и Ровно. Выезжаем на улицу Грабника, навстречу нам из-за угла дома вырывается грузовая автомашина.

И тут случилось непредвиденное. Наши лошади, которые мало видела машин, всполошились, рванули в сторону, вмиг перевернули на нас сани. Только Коля Приходько и Михаил Шевчук успели соскочить. Растерянные, вылезали мы из-под саней, отряхивая снег и солому. А на мостовой около перевернутых саней лежала целая радиостанция с батареями. Мы не успели и опомниться, как Кузнецов, схватив автомат, неистово закричал по-немецки:

— А ну-ка собирай свои игрушки! Шнеллер! Шнеллер! А вы что стоите, истуканы? — повернул он к нам гневное лицо. — Не видите, что сани лежат вверх ногами?

Мы кинулись переворачивать сани. В это время к Кузнецову подбежал какой-то низенький офицерик и начал что-то тараторить.

Но Николай Иванович резко оборвал его:

— Ты что — ослеп? Не видишь, кого везу? Это мы схватили советскую парашютистку с рацией.

Он сильно толкнул казачку автоматом в сани, и через несколько секунд мы мчались по ровенским улицам.

Когда мы прибыли на квартиру к Ивану Приходько, Кузнецов рассмеялся:

— Ты, Валя, извини меня, я, наверное, тебя больно толкнул в бок. Но ничего другого не мог придумать. Этот остолоп спрашивает: «Что это вы, господин обер-лейтенант, на прогулку берете с собой радиостанцию? Разве вам недостаточно хорошенькой девушки?» Вот и пришлось тебе синяк подсадить…

Оставив Кузнецова, Валю и Шевчука у Ивана Тарасовича, мы поехали в Здолбунов.

Дмитрий Красноголовец и Петр Бойко сообщили, что через станцию проходит много эшелонов на Сталинград. В них — продукты, теплое обмундирование, боеприпасы, оружие, горючее и, конечно, солдаты.

По возвращении в Ровно мы решили, не теряя времени, передать эти сведения в Москву. Валя зашифровала радиограмму, растянула антенну, отрегулировала передатчик и приготовилась начать передачу. Но в это время открылась дверь, и на пороге появился немецкий офицер, живший в соседнем доме. Узнав, что приехал Пауль Зиберт, он решил зайти и посидеть в его компании, тем более что интеллигентный обер-лейтенант всегда был щедрым на угощение.

Что делать? Сорвать передачу? Кузнецов не мог такого допустить.

Извинившись перед гостем, Николай Иванович зашел в комнату, где сидели мы с Валей, и тихо произнес:

— Замотайся платком и вместе с передатчиком лезь под одеяло. Сеанс не срывай. А я займусь этим офицером.

Мы с Шевчуком нащупали в карманах пистолеты — пусть только сунется сюда непрошеный гость.

Валя сделала так, как приказал Кузнецов: положила радиостанцию в постель рядом с ключом морзянки, наушники на голове замотала большим платком, легла и накрылась пушистым теплым одеялом. Она лежала, выстукивая ключом текст шифровки, и, словно действительно больная, тихонько стонала.

А в это время в соседней комнате Пауль Зиберт угощал гитлеровца. Когда тот дошел до такого состояния, что еле ворочал языком, гостеприимный хозяин даже разрешил своему гостю зайти посмотреть на «зейр шойн фрейлейн», которая заболела в дороге и теперь вынуждена лежать в постели, вместо того чтобы с ними пить коньяк и веселиться.

Валя так понравилась гитлеровцу, что Кузнецову пришлось силой выволакивать его из комнаты.

— Фрейлейн ист кранк, фрейлейн ист кранк, — бормотал немец.

Вести передачи из одного места было опасно. Через несколько дней в кварталах неподалеку от дома Приходько появился автопеленгатор. Передачи пришлось прекратить.

— Придется переехать в Здолбунов, — предложил Кузнецов.

Мы отправились на поиски подходящей квартиры, но, сколько ни искали, не могли найти. Поместить радиостанцию у Шмерег мы не могли — нельзя рисковать складом оружия. Да и вообще в Здолбунове, этом важном железнодорожном узле, служба пеленгации работала не хуже, чем в Ровно.