Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 105

105

Тогда я еще не знал, чьих рук это дело. А на следующий день Николай рассказал Кузнецову и мне, почему он решил так быстро покончить со Шмыгало и как это ему удалось осуществить.

— Ах, Николай, Николай, — укорял его Кузнецов. — Знаешь, какой опасности ты себя подвергал? А если бы поблизости был патруль? Удалось бы тебе бежать?

— Ну и что? Он же пьяный возвращался на велосипеде с рыбалки, вот и мог сам попасть под машину. А что касается опасности, то как знать: если бы он остался в живых, не докладывал ли именно в это время обо мне в криминальном СД. Когда Вера сказала, что он уехал от нее в Новый Двор, я понял: более удобный момент вряд ли подвернется.

— Николай поступил правильно, — поддержал я товарища. — Этого мерзавца давно уже надо было отправить на тот свет. Вацек увидел его мертвым и обрадовался. «Собаке собачья смерть», — сказал.

— Ну хорошо, — произнес Кузнецов. — Будем считать, что инцидент исчерпан. А вообще, между нами говоря, я на твоем месте сделал бы то же самое. Мы, разведчики, должны молниеносно реагировать на любые события. Причем делать это так, как будто все заблаговременно было обдумано и предусмотрено.

В Ровно во время фашистской оккупации существовало несколько подпольных патриотических групп, ведущих борьбу против захватчиков. Наиболее многочисленную из них возглавлял направленный сюда Центральным Комитетом Коммунистической партии Украины Мирющенко («Могучий»), бывший ответственный комсомольский работник, а перед войной — секретарь одного из райкомов партии во Львове. Молодой, энергичный, он сумел привлечь к подпольной борьбе свыше двухсот патриотов, советских и комсомольских активистов. Группа Могучего просуществовала недолго. В ее ряды проник провокатор, который выдал фашистам руководителей организации, в том числе и Мирющенко.

Одним из организаторов ровенского подполья был Николай Максимович Остафов. До войны он работал в Киеве секретарем райкома партии, а затем был оставлен на оккупированной территории для организации подпольной борьбы.

Николаю Ивановичу Кузнецову не разрешалось устанавливать непосредственные контакты с подпольными группами и их руководителями. А некоторым из нас давались на это специальные полномочия.

Мне полковник Медведев поручил направлять действия здолбуновских подпольщиков на железной дороге. Николай Струтинский несколько месяцев занимался луцким подпольем, а после возвращения в Ровно стал полномочным представителем нашего отряда в подполье Остафова.

Что и говорить: загружен был Николай до предела. Ежедневно ему приходилось встречаться с десятками людей, собирать информацию, изготовлять печати и штампы, переправлять людей в отряд. К тому же он был личным шофером Пауля Зиберта.

Со всеми этими обязанностями Николай справлялся отлично. И очень часто ему помогал младший брат Жорж.

Но вот с Жоржем стряслась беда.

И опять, как тогда, когда не стало Марфы Ильиничны, сжались от боли наши сердца.

Что будет с Жоржем? Выживет ли он? Удастся ли нам спасти его?

Никто не мог ответить на эти вопросы. От этого неведения, от сознания того, что над нашим товарищем замахнулась своей косою негодница смерть, становилось жутко.

Но мы должны были оставаться такими, какими знали нас в городе: Николай Иванович — щеголеватым фронтовым офицером, Валя Довгер — услужливой исполнительницей поручений начальника канцелярии рейхскомиссариата, Михаил Шевчук — элегантным кавалером паном Болеславом Янкевичем, я — компанейским коммерсантом Яном Богинским, а Николай Струтинский — жизнерадостным шофером, постоянным спутником гауптмана Зиберта.

Такой была судьба каждого из нас — судьба разведчика. И мы за это на нее не роптали.

ИЗ ТЕНЕТ ГЕСТАПО

Судьба Жоржа волновала не только нас, разведчиков, и не только командование отряда. Когда о случившемся сообщили в Москву, оттуда пришел приказ: во что бы то ни стало спасти товарища.

Но как это сделать? Думали над этим в отряде: Медведев, Стехов, Лукин… Думали в городе: Кузнецов, Струтинский, Шевчук, я… Обсуждали различные варианты, но все они были столь нереальны, что нам мог бы позавидовать автор «Графа Монте Кристо».

«Напасть на тюрьму и освободить всех узников…»

«Передать буханку хлеба, вложив в нее пистолет, которым Жорж воспользуется, чтобы бежать…» «А что, если похитить начальника тюрьмы или какого-нибудь важного гестаповца и запросить за него выкуп?..» «А может, попробовать подкинуть кому-нибудь денег — авось клюнет?..»

Пока мы думали-гадали, как освободить нашего разведчика, тюремные врачи заботливо его выхаживали. Гестаповцы лелеяли надежду, что советский партизан, возвращенный их заботами с того света к жизни, отблагодарит за это проявление «гуманности» чистосердечным признанием. С нетерпением ждали они дня, когда наконец он сможет отвечать на вопросы.

А мы ничего о нем не знали. Установили наблюдение за гитлеровскими камерами пыток на Дойчштрассе, где размещалось политическое СД, на Дубенской, где была тайная служба гестапо, за жандармерией и криминальным СД, за помещением суда по улице Школьной, за местом кровавой расправы над ни в чем не повинными людьми на Белой улице, но все это напрасно, никакой весточки о Жорже не было. И вот наконец, просматривая измятые черные листки копировальной бумаги, подобранной Лялей в канцелярии СД, мы узнали о «раненом партизане, который бросился в речку», и о том, что, «когда его вылечат, имперской службе СД удастся раскрыть свору большевистских агентов, действующих в Ровно…». Ляле удалось установить, что этот раненый партизан — Георг Василевский. Именно под этим псевдонимом действовал в Ровно Жорж.

105