— С помощью этих орудий, — сказал Николай Струтинский, — можно смастерить печать самой имперской канцелярии.
— Выходит, ты все-таки обошелся на сей раз без услуг Ляли?
— А вот и нет. Ляля мне помогла. Я попросил ее принести бумажку с четким отпечатком этой вот штуки. Она принесла. По этому, так сказать, эскизу я и вырезал печать. Посмотрите, вот она, эта бумажка.
На чистом листе бумаги мы поставили печать, принесенную Николаем, и сверили с оттиском, который раздобыла Ляля. Абсолютная точность!
— Ну, друг мой, я и не знал, что у тебя такой талант! — воскликнул Кузнецов.
С того времени «канцелярия» Лукина начала пополняться не только чистыми бланками, но и печатями, штемпелями, факсимиле. Здесь можно было получить любой документ, заполненный по форме, заверенный печатью и подписью. Учитывалось даже то, какого цвета чернилами имеет привычку ставить подпись то или иное служебное лицо.
Оккупанты установили такой порядок: каждый работающий обязан был ежемесячно регистрироваться на бирже труда. В так называемой мельдкарте отмечалась дата регистрации и ставился штамп арбайтсамта. Человек мог иметь аусвайс, но, если не было мельдкарты с отметкой арбайтсамта, любой шуцполицай мог при проверке задержать его. Пройти регистрацию на бирже было нелегко: очереди, разные бюрократические препоны, так что взятку вынуждены были давать даже те, кто где-то работал. У нас же появились штампы, изготовленные Струтинским, и нашим товарищам, благодаря этому, не приходилось обращаться за услугами в арбайтсамт.
Вскоре Николай дал Ляле новое задание. Узнав, что она убирает машинописное бюро главного СД, он посоветовал ей собирать из корзин использованную копирку. До этого Ляля сжигала ее вместе с ненужными бумагами в печке. Теперь измятые листочки копирки попадали к нам. Мороки с ними было немало. Во-первых, нужно их было аккуратно расправить, а если рваные — правильно сложить. Во-вторых, каждый из них использовался несколько раз — попробуй свести концы с концами.
Сводили. И расшифровывали разные тексты, печатавшиеся в криминальном СД. Многие из них не имели для нас никакой ценности, но мы все равно — слово за словом — устанавливали их содержание, так как иногда в текстах могла проскользнуть какая-то интересная деталь. А были и такие, на которых стоял гриф «совершенно секретно». Содержание этих документов немедленно сообщалось в отряд.
Таким образом, у нас в городе была создана своеобразная канцелярия, которая старательно обрабатывала получаемые разными путями разведывательные данные, анализировала их и отбирала те, которые могут заинтересовать командование отряда. Одним из самых активных работников этой «канцелярии» был Николай Струтинский.
Он ни минуты не сидел без дела, никогда не знал покоя. Благодаря его смекалке и находчивости наши разведчики в Ровно пересели с велосипедов и фаэтонов на «оппели», «адлеры» и «мерседесы».
Как первоклассный водитель и опытный разведчик, он изучил все правила пользования легковым автотранспортом и документы: путевые листы, заправочные ведомости, удостоверения, талоны водителя. Их он изготовлял с такой точностью, что служба автомобильной инспекции ни к чему не могла придраться.
Как-то раз при проверке документов контрольный патруль записал в свой блокнот номер машины. Коля не растерялся, так как и этот вариант был у него предусмотрен. Отъехав несколько километров от места проверки, он заменил номерные знаки и внес соответствующие поправки в документацию.
В Ровно вдруг появился второй Николай Струтинский и тоже шофер. Он работал в немецкой управе и был известен шуцполицаю Филиппу Шмыгало.
Однажды Шмыгало спросил у Веры Гамонь:
— Что это за парень приезжает к тебе на «оппеле»?
— Это шофер одного немецкого офицера, он приезжает за бельем для своего шефа, — спокойно ответила Вера.
— А как его зовут? — поинтересовался Шмыгало.
— Николай Струтинский, — сказала, ничего не подозревая, женщина.
— Гм, — удивленно покачал головой полицай, — вы в этом уверены?
— Да, офицер так его называет.
— А я знаю другого Николая Струтинского, который тоже работает шофером. Странно, очень странно…
Через час Вера рассказала об этом разговоре Коле. Времени для размышлении не было. Посоветоваться тоже не с кем: я — в Здолбунове, Шевчук — в отряде, Николая Ивановича найти трудно. И Струтинский решает действовать немедленно, тем более от этой же Веры узнал, что Шмыгало сел с удочками на велосипед и уехал в село Новый Двор порыбачить.
Из Здолбунова я возвращался под вечер. Удобно примостившись на заднем сиденье фаэтона Вацека Сакраменты, я дремал под размеренное цоканье копыт и непрерывное бормотание кучера. И вдруг:
— Тпруу, пся крев!
Лошади остановились как вкопанные.
— Что случилось, Вацек?
— Э-э-э, так это не иначе как наш пан Шмыгало, царство ему небесное, — протянул возница, слезая с козел.
Я посмотрел в сторону, где стояло несколько человек, и увидел в канаве у обочины труп человека.
— Поехали, пан Вацек, — позвал я кучера, так как попасть в число официальных свидетелей этой дорожной катастрофы вовсе не входило в мои планы.
Когда мы отъехали, я, сделав вид, что впервые слышу эту фамилию, спросил у Вацека:
— Шмыгало? А кто он такой?
— Неужели вы не знаете этой сволочи? Сначала был в шуцполиции, а недавно, говорят, перевели в криминальное СД… Так ему и надо, — Вацек грубо выругался. — Собаке собачья смерть.