Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 159

159

— Я тоже на рассвете крепче сплю. Так будем дежурить вдвоем, если тебе уж так хочется.

— Ладно, — согласился Царенко.

Он начал рассказывать о себе, хоть я его об этом и не спрашивал. Закончив, замолчал, видимо ожидая, что я начну с ним откровенный разговор, но, поняв, что надеяться напрасно, снова заговорил:

— Я люблю оружие. Вот посмотрите, какой пистолет дал мне подполковник Кочетков! С детства мечтал — добыть настоящий пистолет. А еще бы автомат!..

— Не спеши, побудешь с нами, походишь на задания — получишь и автомат…

— Скорее бы…

Опять замолчал. И я молчу. Думаю о нем. Кто ты такой, Иван? Чем больше я присматриваюсь к тебе, тем ты загадочнее для меня становишься. Хвалился, что у тебя пол-Здолбунова знакомых, а на самом деле? Зачем же ты хвалился? Ведь Кочетков потому и «привязал» тебя к нам, что ты наговорил ему с три короба про своих здолбуновских друзей…

— Может, все-таки вы ляжете спать, а я покараулю? — прервал мои мысли голос Царенко.

— Нет, ложись-ка сам спать.

Он подумал немного, а затем:

— Спокойной ночи!

Отошел от меня, примостился возле Яцюка. Пускай спит, а я еще посижу.

Где-то теперь Середенко и Приходько? Все ли у них ладится? Посмотрел на часы. Маленькая стрелка доползла до единицы. Если все обошлось без приключений, они уже на месте и отдыхают… Если…

Посидел часок. Пока рядом болтал Царенко, не хотелось спать, а теперь глаза смыкаются. Надо и самому прилечь, подремать. Растолкал Петра Голуба:

— Вставай! Твоя очередь…

Лег и спустя минуту крепко заснул. Проснулся от крика Яцюка:

— Где Царенко? Где мой автомат?

Я открыл глаза. Солнце уже поднялось над лесом, и его косые лучи, пробиваясь сквозь ветви деревьев, разбрызгали по траве светлые пятна.

— Что случилось, Александр?

— Нет Царенко. И автомат мой пропал!

— Царенко? — спохватился я. — А где Петро?

— Я тут, — сонно отозвался Голуб, поднимаясь из травы.

— Понимаешь, что ты наделал? — с волнением воскликнул я.

— А что? Я должен был в четыре передать дежурство Яцюку, но примерно спустя час после того, как ты, Микола, разбудил меня, проснулся Царенко, поднялся, подошел ко мне и говорит: «Давай я покараулю, а то не спится». Я ему: «Нет, ступай ложись, меня сменит Сашко». А он: «Сашко так сладко спит, что жалко будить. А я все равно уже не засну». Вот я и послушался его… Да он, наверно, куда-нибудь отошел. Не может быть, чтоб сбежал. Просто бродит по лесу.

Обошли все кругом. Никого.

— Давайте, хлопцы, скорей утекать отсюда, — предложил Яцюк, — пока этот гад не натворил нам беды. Вот падло!

— Да, нужно уходить отсюда, и чем скорее, тем лучше, — согласился я.

— А как быть с Приходько и Середенко? — напомнил Голуб.

— Неподалеку отсюда мы устроили «зеленую почту», — ответил я. — Оставим им записку, чтобы шли… в ту рощицу возле Александрии, где мы делали привал. Отсюда километров пять-шесть, не больше. Надо идти туда. Думаю, если Царенко выдаст, немцы там нас искать не будут. Они кинутся в густые заросли и не догадаются, что мы именно в этой рощице.

Пришлось быстро собраться и уходить. Скоро нашли «зеленую почту», оставили записку.

Но ведь Приходько и Середенко могут здесь нарваться на засаду. Плохо, очень плохо получается. Мы пойдем в укрытие, а они попадутся.

Своими опасениями я поделился с ребятами. Решили, что Яцюк пойдет в Тютьковичи, найдет там Середенко и расскажет обо всем.

Разошлись.

Бегство Царенко не давало мне покоя. Как это Виктор Васильевич мог сразу так довериться ему? А мы? Петро допустил непоправимую ошибку, самовольно передав дежурство Царенко. В армии бы за такое… Я вспомнил старшего сержанта Сарапулова, в отделении у которого провел эту неделю. Тебе бы, Петя, к нему, он бы научил устав выполнять, узнал бы ты, что такое дисциплина!..

Я посмотрел на своего друга. Нет, нельзя его обвинять. Виноват ли он, что не прошел суровой воинской школы, что из обыкновенного штатского гражданина стал бойцом? Он привык доверять людям, потому что ему доверяли, привык к людской искренности, потому что сам был таким, не мог допустить, что Царенко задумал недоброе, да и жалко ему было будить Яцюка…

А может, и лучше, что Царенко сбежал и мы не пошли с ним в Здолбунов? Там наверняка поджидал нас «приятный сюрприз»… Странно, все это очень странно…

Мы вышли на опушку. Впереди зеленел молодой соснячок, куда Яцюк должен привести Середенко и Приходько.

Перебрались туда. Замаскировались. Переговариваемся тихо, до предела напрягая слух. Ждем.

Час. Второй. Третий…

Вдруг издалека донесся рокот автомобиля. Неужели немцы?

Подползаем к краю рощицы. Машины еще не видно, но слышно, как приближается.

Наконец выползла из-за пригорка и, пофыркивая запрыгала по выбоинам в самый конец опушки. Остановилась. За нею — вторая. Потом — еще одна… Еще… Еще…

На машинах люди. У каждого на груди — шестиконечная звезда. Старики, молодежь. Десятки, сотни людей.

Машины заполнили всю опушку. Немецкие солдаты с собаками окружили их.

— Шнеллер! Шнеллер!

Людей начали сгонять на землю: мужчин — налево, женщин и детей — направо. Потом мужчинам роздали лопаты.

— Шнеллер! Шнеллер!

Роют могилу. Себе. Своим родителям. Женам. Детям.

На спину того, кто хоть на миг перестает орудовать лопатой, чтобы перевести дух и вытереть рукавом пот со лба, со свистом опускается плеть гестаповца:

— Шнеллер! Шнеллер!

А справа — старики, женщины, дети… Стоят в очереди. В очереди за смертью.

159