Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 160

160

— Шнеллер! Шнеллер!

Течет очередь. Раздеваются на ходу, сбрасывают с себя все. Кто замешкался — тому плеть. По коже и костям. По тому, что когда-то было человеческим телом.

— Шнеллер! Шнеллер!

Была у девушки коса — и нет косы. Вырастает на траве гора: черные, русые, рыжие волосы. А худенькая, обстриженная, как после тифа, девушка, стыдливо прикрывая ладонями свою наготу, дрожит в страшном предчувствии последней минуты.

Не жалейте, девушки, своих кос, не жалейте утраченной красы, не горюйте по женихам, которые так и не приласкали вас после свадьбы. Вот они, ваши юноши, нажимают на лопаты и выбрасывают землю — готовят вам брачную постель. Постель, которая навсегда соединит вас.

Не нужно этого! Слышите, хлопцы? Остановитесь! Перестаньте копать! Что вы делаете? Разве вам не хочется жить?

— Шнеллер! Шнеллер!

Не останавливаются. Копают.

А жить бы… ой, как хочется жить!..

Плачут дети. Взрослые уже не плачут, откуда им взяться, слезам? И кажется, что у этих изможденных существ на маленьких высохших лицах вместо глаз темнеют дыры.

Где найти в себе силы, чтобы удержаться, не закричать, не сорваться с места и не кинуться с автоматом на гитлеровских палачей?

На моих глазах умирали люди, а я ничем не мог им помочь. Я видел, как внезапно гибли люди от бомб и пуль, как медленно угасали от ран. Страшное это было зрелище! Но разве можно сравнить его с человеческой трагедией, очевидцами которой стали мы, два советских партизана, теперь? Мы были свидетелями массового истребления людей по заранее разработанной, обдуманной системе.

Еще и сегодня, спустя много лет после того страшного дня, я вижу перед собой эту чудовищную картину.

Расстреливали группами. Первыми выстроились над рвом старики. Несколько автоматных очередей — и там, где еще минуту назад стояли люди, — никого.

И тут воздух разорвал неудержимый, отчаянный крик. Все слилось в нем: вопли обреченных, лай собак, треск выстрелов, стоны раненых, дикий хохот палачей.

А над рвом выстраивались все новые и новые жертвы.

Смуглый мальчуган лет десяти вырвался из рук солдата и, петляя между машинами, кинулся бежать к лесу. Не добежал. Огромная серебристо-черная овчарка догнала его, повалила на землю и яростно впилась зубами в горло. Подбежал солдат, прошил голое смуглое тельце короткой автоматной очередью, и овчарка поволокла его ко рву.

Парни, которые только что рыли ров, теперь засыпали землей своих невест и сестер, своих отцов и матерей, жен и детей своих.

А затем дошла очередь и до них. Их заставили раздеться и лечь поверх трупов в том конце траншеи, который еще не был засыпан.

Снова взведены автоматы. Снова затрещали выстрелы. Теперь уже солдатам самим приходится браться за лопаты. Поспешно заметают следы кровавой бойни.

Одежда, вещи, волосы — все упаковано, все — на машинах. Это еще успели сделать те, кто ожидал своей очереди: палачи и их не оставили без дела.

Рокочут моторы. Гремит бодрая фашистская песня. Солдаты армии «великого рейха», представители «высшей» арийской расы, носители «цивилизации» и «нового порядка» возвращаются после «работы» в город.

Уже нет ни машин, ни гитлеровцев на опушке. Тихо и пусто кругом. Только шевелится и траурно стонет земля над вечным приютом неповинных людей.

Запомни это место, товарищ: лес под Александрией на Ровенщине. Сентябрь тысяча девятьсот сорок второго года…

Ночью возвратились хлопцы. Мы рассказали им обо всем, что видели, что пережили, и тут, над могилой нескольких сотен людей, поклялись нещадно мстить фашистским убийцам вплоть до окончательной победы.

А спустя день мы были уже в отряде.

Снова в путь. Снова тяжелые переходы. Партизаны недовольны: к чему покидать такое прекрасное место?

Они не знают, что шестеро из отряда пытались пройти в Здолбунов, что попытка эта была неудачной, потому что один из шестерки оказался подлецом.

Болезненно переживал эту первую неудачу Виктор Васильевич Кочетков. Но всего не предусмотришь! На войне как на войне.

Каждый из нас возвращается в свое подразделение. Я снова становлюсь рядовым бойцом отделения старшего сержанта Сарапулова.

А Здолбунов? Как же Здолбунов? Может, командование отряда отказалось от мысли взять под свой контроль этот железнодорожный узел? Или поручило это дело кому-нибудь другому?

Пока что мне об этом неизвестно. Пока что я не разведчик, а обыкновенный боец-партизан.

КРАСНОГОЛОВЕЦ И ЕГО ДРУЗЬЯ

А недели через две меня снова вызывают в штаб отряда, снова поручают идти в Здолбунов.

За несколько дней до этого я возвратился из Ровно. Моя первая вылазка в «столицу» оккупированной Украины была довольно удачна, и, подбодренный успехом, я был уверен, что справлюсь и с этим заданием.

— Тогда мы зря направили в Здолбунов большую группу, — сказал Медведев. — Пойдете вдвоем с Приходько. Задание прежнее: установить связь с местными подпольщиками, организовать постоянное наблюдение за движением поездов, за всем, что делается на железной дороге, подыскать надежное место для склада взрывчатки и оружия.

Через два дня мы уже были в Здолбунове, у сестры Приходько — Анастасии Тарасовны, ее мужа Михаила Шмереги и его брата Сергея — рабочих паровозного депо. Они согласились организовать у себя в доме партизанский «арсенал».

А вечером мы с Николаем постучались в дверь дома, где жил один из его старых товарищей — Дмитрий Михайлович Красноголовец.

Красноголовец прибыл на станцию Здолбунов еще осенью тридцать девятого года, сразу же после установления здесь советской власти. Служил в железнодорожной милиции и здесь, на станции, познакомился с энергичным, крепким, богатырского сложения юношей — Колей Приходько. Красноголовец был не только намного старше своего юного друга, — у него за плечами был уже большой жизненный опыт. Николай любил слушать его рассказы про революцию, гражданскую войну, про строителей Комсомольска-на-Амуре и Магнитки. Красноголовец был коммунист, и под его влиянием Коля вступил в комсомол. А перед самой войной, по рекомендации Дмитрия Михайловича, Приходько поручили ответственную работу — назначили инструктором райкома ЛКСМУ.

160