Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 181

181

Квартира Клименко в эти дни превратилась в своего рода штаб, куда сходились нити от здолбуновских подпольщиков. Связным был сам хозяин квартиры. Его газогенератор можно было увидеть то на улице Ивана Франко, у дома Шмерег, то возле паровозного депо, то на привокзальной площади. И пока из кузова выгружали товар для буфета или магазина, водитель просил у прохожего закурить. «Прохожий» не отказывал, угощал куревом, и вместе с сигаретой в руке Клименко оказывался листок с каким-нибудь сообщением.

Все эти листки вечером попадали ко мне. Я внимательно перечитывал их и составлял донесение командованию нашего отряда. А на рассвете следующего дня газогенератор кружил пыльными полевыми дорогами от села к селу: такая уж судьба у машины, которая обслуживает заготовительную контору. И если по дороге эта машина ненароком заворачивала на хутор, где располагался партизанский «маяк», то об этом никто в Здолбунове не знал.

Ответ на мое донесение про Царенко и земляков пришел быстро. Командование соглашалось с нашим решением уничтожить предателя и предупреждало об опасности.

...

«От встречи с И., — писал заместитель командира, — воздержитесь до распоряжения от Г.. С земляками будьте осторожны, связь поддерживайте, задания — только контрольные».

Не теряя времени, я связался с Посполитаком и Ступиком. Поручил им встретиться с Царенко и попробовать вызвать его на откровенность. С этим заданием они справились успешно. От хлопцев я узнал, что Царенко — сын попа, учился в духовной семинарии в Берестечке, но не окончил ее, так как началась война. Пошел в полицию. Немцы направили его в лес с целью установить связь с партизанами. Так он попал в наш отряд. Но вскоре сбежал. Очутившись в Здолбунове, стал командиром подразделения железнодорожной охраны. Тесно связан с гестаповцами. Ведет себя очень нахально.

Нет, недаром этот предатель попал на Здолбуновский узел, подумал я. Немцы устроили его в железнодорожную охрану, чтобы он докладывал им обо всем подозрительном. Нужно скорее кончать с ним. Когда я рассказал обо всем Клименко, тот не колеблясь предложил:

— Поеду ночью на машине, вызову из дому, завезу куда-нибудь и прикончу гада.

— Этот вариант, Леня, не подходит.

Он вопросительно и в то же время умоляюще посмотрел на меня:

— Почему?

— Да кто же позволит тебе ночью разъезжать по городу? Тут не то что машиной, и пешком не пройдешь, чтобы не нарваться на патруль. Это — во-первых. А во-вторых, если ты даже и достанешь пропуск, то вряд ли Царенко послушает тебя, совсем незнакомого человека. Он пошлет тебя ко всем чертям и останется со своей вдовушкой…

— Послушайте, — перебил меня Леонтий, — я уже об этом думал. И знаете что: не я буду вызывать этого мерзавца из дому, а кто-нибудь из ваших земляков. Им-то он поверит.

Клименко с надеждой смотрел на меня, ожидая одобрения своему плану.

Заманчивая идея, подумал я, но сразу же поручать Ступику и Посполитаку такое ответственное задание нельзя. Они, надо полагать, не из храброго десятка, если ради спасения собственной шкуры пошли в прислужники оккупантам. Что-нибудь помешает, они испугаются, тогда беда: еще, чего доброго, развяжут свои языки… Нет, лучше не надо.

Я выкладываю Клименко все эти аргументы. Он слушает молча и наконец соглашается: нужно придумать что-нибудь другое.

И я думал.

Но как-то под вечер, когда я сидел в комнате и просматривал газеты, вошел хозяин, а с ним — сам предатель Иван Царенко. Был он сильно пьян и сразу даже не узнал меня. Но когда Клименко повалил его своими могучими руками на пол и мы связали ему руки и ноги, он вмиг протрезвел, впился в меня покрасневшими глазами и, поняв, что на этот раз не избежать кары, выдавил из себя:

— В-вы ч-ч-то, м-м-меня рас-с-треляете?

— Нет, — ответил за меня Леня, — на такого подлеца, как ты, жалко патронов. Утопим, да еще в болоте.

Царенко перевел свой взгляд на Клименко. Сколько в этом взгляде было страха, отчаяния и злости, звериной ненависти к человеку, который еще совсем недавно сидел с ним в станционном буфете, угощал водкой и пивом, а потом любезно пригласил проехаться «в один домик, где есть хорошенькие девочки и веселье до самого утра». И вот теперь этот «сердечный друг» стоит над ним, связанным как сноп, и гневно повторяет:

— Утопим в болоте.

— О-о-о, — стонет предатель, силясь разорвать или хотя бы ослабить веревки, которые, как паутина, опутали его тело.

Напрасные усилия!

— Освободите хоть руки, — просит он.

— Развяжи, — говорю я Лене. — Но помни, — обращаюсь к Царенко, — начнешь кричать — опять свяжем и рот заткнем.

— Я… я буду молчать, — взмолился предатель, — и все, что вам нужно, расскажу.

— Ну хорошо, рассказывай.

Говорил он с час, если не больше, говорил бессвязно, заикаясь. Было видно: в нем еще теплится надежда, что мы простим предательство и подарим ему жизнь.

Он подробно рассказал, что делается на железнодорожной станции, назвал имена тех, кто сотрудничает в гестапо, рассказал, чем они занимаются и что, по приказу оккупантов, должны делать. На мой вопрос, что ему известно о бригадире уборщиков Иванове, ответил:

— Богом клянусь, он никому худого не делает. А послушно выполняет распоряжения немцев просто потому, что он такой дисциплинированный.

— Удалось ли немцам в Здолбунове выследить подполье? — спросил я.

— Список подозрительных очень большой, но наблюдение за ними ничего не дает. Немцы не уверены, что в Здолбунове действительно существует подполье. Они даже ко мне стали хуже относиться, думают, что я их обманываю.

181