Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 185

185

— Вижу: вы понимаете, какая ответственность ложится на тех, кто встает на путь подпольной борьбы, — сказал я, — и я рад, что мы обратили внимание именно на вас. Хочу только предостеречь: ваше сотрудничество с партизанами никак не должно вызывать…

— Хотите сказать — подозрений? — перебил меня Иванов.

— Не только подозрений, а малейших перемен в вашем образе жизни. Вы должны так же старательно исполнять обязанности бригадира уборщиков, угождать начальству, как и прежде.

— Это я сумею, — уверенно сказал Иванов. — У меня хватит терпения на все. Так что можете на меня полностью положиться…

Иванов не принадлежал к числу говорунов (в этом мы в дальнейшем убедились), но на этот раз все, о чем он думал за многие месяцы гитлеровской оккупации, что переполняло его душу, — все вырвалось наружу. Передо мной сидел измученный, но непокоренный человек: патриот, мечтатель, человек, безмерно влюбленный в свою — самую гуманную из всех профессий — профессию учителя.

Начал он издалека, со своего детства, и вместе с ним я перенесся на Урал, в крохотную деревеньку Троицкую, затерявшуюся среди бескрайних оренбургских степей.

— Всех детей нас было шестеро, — рассказывал он, — а я самый старший. Оттого мне и доставалось больше всех. С малых лет помогал родителям. Был нянькой у младших братьев и сестер. Тогда и узнал впервые, что значит — присматривать за детьми, воспитывать и обучать меньших. Жизнь в первые годы советской власти была нелегкая. Отец и мать ходили в степь на заработки, мы оставались дома, и я, как старший, должен был все делать. Иногда по целым неделям сам хозяйничал.

Когда пришла пора идти в школу, пришлось распрощаться с отцовским домом и перебраться в соседнюю деревню, за пятнадцать километров, потому что в нашей школы не было. Жил у чужих людей, только по воскресеньям наведывался к своим. Нелегко было мне, но я любил учиться, особенно же любил своих учителей. Еще до вступления в комсомол у меня родилась мечта: буду учителем. И по окончании десятилетки без колебаний потел на учительские курсы. Сколько радости было, когда я впервые вошел в класс уже не как ученик, а — учитель!

Я безгранично счастлив, что воспитывался в советской школе и стал советским учителем. Именно они, учителя, заложили в моем сознании фундамент того взгляда на мир, который руководит всеми моими действиями, всею моей жизнью, а главное — научили любить родную страну, наш народ…

Мой собеседник умолк на минуту, но сказанное настолько захватило меня, что я не решался прервать его. Хотелось слушать и слушать этого человека, который раскрывал передо мной свои сокровенные мысли и чувства. И словно не было войны, словно не рвались снаряды и не гибли люди, словно вокруг нас не хозяйничали захватчики, а в этой комнате встретились не партизанский разведчик с будущим подпольщиком, а двое мирных советских граждан, из которых один всячески старается убедить собеседника в преимуществе своей профессии перед всеми другими.

— Как приятно видеть, — говорил Иванов, — когда утром с книгами под мышкой идет по улице учитель и принимает как знак уважения от всех обитателей села «Добрый день!». Даже малыши-дошкольники и те особенно почтительно здороваются с ним. Прекрасна миссия народного учителя! Что ни говорите, он так же, как рабочий, как хлебороб, может гордиться своими созданиями.

Он говорил так вдохновенно, с такой убежденностью, что я даже подумал: «А не стать ли и мне после войны учителем?»

После войны… Но пока что идет война, и, пожалуй, рановато думать о том, что будет после. Она принесла много бед, и работа найдется каждому. А теперь… Теперь нужно бороться, чтобы поскорее пришел этот день — «после войны», чтобы Аврам Иванов снова мог войти в класс и полностью отдаться работе.

Иванов на мгновение замолчал, а потом что-то припомнил и улыбнулся:

— Эта история с зажигалкой… Знаете, я всегда брал зажигалку с собой, ежедневно ожидал, что кто-нибудь попросит закурить, и так нехорошо получилось. Вы так долго не приходили. Скажите, пожалуйста, почему вы не пришли ко мне на следующий же день после моего разговора с тем товарищем? Почему так долго пришлось ждать?

— Вы должны понять, Аврам Владимирович, что в нашем положении всегда нужно придерживаться правила: семь раз отмерь, один раз отрежь. За это время мы смогли со всех сторон проверить вас, хоть вы этого и не подозревали…

— Да, я с вами согласен: в вашей работе нужна большая осторожность. Но ведь я мог бы уже давно быть вам полезен, мог бы что-то делать, даже пойти в лес к партизанам или пускать под откос вражеские поезда…

— Не нужно спешить, дорогой учитель. Важно, чтобы каждый из нас действовал с полной отдачей там, где это необходимо.

— Значит…

— Значит, вам придется и дальше играть роль дисциплинированного уборщика вагонов.

— Откровенно говоря, мне опротивело играть роль покорного осла. Порой я себя даже ненавижу. Но если это необходимо… Но только я должен как-то вредить врагу.

— Вы будете делать это. Все будет зависеть от того, насколько терпеливым, спокойным и наблюдательным вы будете.

— Разве этого достаточно? Неужели это будет эффективной борьбой?

— Конечно, эффективной! Нас будет интересовать, сколько воинских эшелонов прошло через станцию Здолбунов, в каком направлении, с каким грузом, сколько вагонов в каждом составе — вы сами понимаете, насколько важно все это знать и насколько эффективнее от этого будет наша борьба. Не с вами первым приходится мне беседовать на эту тему. И знаете, каждый считает, что борьба с врагом — одни взрывы и выстрелы, физическое уничтожение противника. Понятное дело, без физического уничтожения врага мы не победим. Но прежде чем выстрелить, нужно хорошо прицелиться; прежде чем совершить диверсию, нужно знать, где именно делать ее. Можно заложить целую тонну взрывчатки и вывести из строя один-единственный паровоз, а можно одной спичкой уничтожить целый состав цистерн с бензином. Вот почему наблюдение так много значит в нашей борьбе. Ваши наблюдения должны быть предельно четкими, донесения — лаконичными. Каждый вечер вы будете оставлять их в условном месте, откуда кто-нибудь из наших товарищей будет забирать их.

185