— Знаю, именно поэтому готов ее выполнить.
— Обдумайте хорошенько наше предложение и завтра дайте ответ.
— Мне нечего обдумывать. Я уже давно все решил. Сразу, как только эти гады ступили на нашу землю. Честный человек не имеет права сидеть сложа руки. Надо бороться. Я русский! Я — Иванов! А это говорит о многом.
Петр Бойко регулярно снабжал нас немецкими журналами и газетами. Михаил Шмерега, через которого они попадали к нам, недовольно бурчал:
— Не понимаю, зачем вам этот хлам? Кто его будет читать?
А Николай Иванович Кузнецов, который самым тщательным образом перечитывал каждый журнал и каждую газету, не раз недосчитывался нескольких пачек этого «хлама». Настя разжигала ими плиту.
Тяжело, невероятно тяжело жилось людям на оккупированной земле. У Михаила с Анастасией было двое детей, а Сергей содержал старого отца и сестру. Как их всех было прокормить?
Работая в депо слесарем, Михаил делал зажигалки, светильники (ламп тогда невозможно было достать), жестяные кружки, лейки, ведра. Все это Настя носила по деревням и обменивала на продукты. А случалось, встретит ее полицай и все отберет.
Мы помогали своим людям всем, чем могли, но все равно нередко им приходилось туговато. Вспоминается, как зимой сорок третьего я целую неделю жил у Шмерег. Все деньги вышли, и достать их негде. Вообще денег у нас хватало. Мы даже боялись их брать помногу, а то кто-нибудь заметит пачку марок и, чего доброго, еще вздумает ограбить. Лучше брать больше гранат, чем денег, — было нашим девизом. Но деньги у нас не переводились. Только на этот раз связь с отрядом оборвалась: целую неделю шли облавы, и приходилось отсиживаться на квартире.
Шмереги держали козу, которая давала в день не больше литра молока. Для двоих детей его едва хватало. Я не знал об этом и однажды выпил за завтраком большую кружку. Проснулись дети и стали просить молока. Я спросил Настю:
— Почему вы им не дадите?
— А где я его возьму? — ответила женщина. — Пусть подождут до обеда. Подою козу, тогда дам.
— Пойдите на базар и купите.
Настя ничего не ответила. Позже я догадался, что в доме не было ни копейки. Совестно стало, что эта женщина оторвала от детей последнюю кружку молока и дала его мне. И муж на работу пошел без завтрака, и дети остались голодными.
Я пошел к железнодорожникам, раздобыл две сотни марок и отдал их Насте. А Михаил, вернувшись с работы и узнав об этом, отругал жену за то, что она в такое опасное время выпустила меня из дому.
Когда связь с отрядом снова наладилась, мне подкинули деньжат, и я оставил их у Насти. С того времени у Сергея хранилось наше оружие, а у Анастасии — деньги, и она могла тратить их по своему усмотрению.
Условившись обо всем необходимом с братьями Шмерегами, Красноголовцем и другими товарищами, мы с Колей Приходько вышли из города и через два дня уже докладывали командованию отряда об успешном выполнении здолбуновского задания.
— Везет вам, ребята. Вот и снова вы побывали в Ровно, а я сижу в лесу и, кроме деревьев, ничего не вижу. Сколько ни просил командира, чтобы разрешил мне пойти на задание, а он не соглашается. «Рано», — говорит. Я и сам хорошо знаю, что мое пребывание в городе связано со многими осложнениями, но до каких же пор можно ждать? — говорил Кузнецов.
Мы с Колей Приходько сочувствовали Николаю Ивановичу. Нам было известно, что он в совершенстве владел немецким языком и с успехом может пойти в город. Но вместе с тем понимали и командира отряда Медведева. Безусловно, он был прав. Ведь для того, чтобы Кузнецов перевоплотился в Пауля Зиберта и появился среди немецких офицеров, одного знания языка недостаточно. Требовалась очень тщательная подготовка.
После каждого нашего возвращения в отряд Кузнецов часами беседовал с нами, подробно расспрашивая обо всем увиденном и услышанном. Так прошел месяц, потом второй. Вряд ли в самом Ровно кто-нибудь из немецких офицеров настолько был в курсе всех городских дел, как Николай Иванович Кузнецов.
А Дмитрий Николаевич Медведев стоял на своем: «Рано».
Рано потому, что неизвестно, как воспримут Пауля Зиберта гитлеровцы, не окажется ли он среди них чужаком, не вызовет ли подозрения.
— Надо устроить что-то вроде выпускного экзамена, — говорил Дмитрий Николаевич.
Иными словами: Паулю Зиберту нужно было устроить свидание с офицерами «великого рейха». Именно Паулю Зиберту, а не Николаю Ивановичу Кузнецову. Но где раздобыть для Зиберта «экзаменаторов»?
Несколько ночей подряд мы устраивали засады. Спрячемся за кустами и ждем, пока на дороге появится машина или подвода. Но ни разу не попадался «настоящий» немец. То захватили пьяного ефрейтора, то привели в отряд нескольких солдат. С ними и поговорить Зиберту не о чем. Оккупанты до того боялись встреч с партизанами, что при первом же взрыве гранаты или автоматной очереди теряли самообладание. Однажды мы подбили грузовик, шедший по шоссе Костополь — Ровно, и взяли в плен фельдфебеля и нескольких солдат. Кузнецов начал с ними разговаривать, а они стоят, как манекены, и двух слов произнести не могут. Только бормочут: «Яволь, герр партизан» и «Гитлер капут!»
— Ну и олухи попадаются, — злился Николай Иванович. — Попробуй поговори с ними. Боюсь, мне еще долго придется бить баклуши.
И он отправился в штаб.
— Дмитрий Николаевич, — обратился он к Медведеву, — с попугаями, которых доставляют сюда, я никогда не договорюсь. Разрешите мне с ребятами поехать в Ровно, там выбор хороший, и мы подберем себе подходящую птичку.