— Внимательней, Петя! Без моего сигнала не смей бросать!
Так мы двигались несколько часов. Наступали сумерки, а «гуся» так и не было. К вечеру пошел снег. Он слепил глаза, следить за дорогой становилось все тяжелее. «Наверное, сегодня уже ничего не выйдет, — подумал я, — придется ни с чем возвращаться в отряд».
Но что это? Впереди на дороге замелькали желтые огоньки. Меня будто кто булавкой уколол: желтые фары бывают не на всякой машине.
— Петя, наша! — крикнул я и выпустил вслед промчавшейся на предельной скорости автомашине целую обойму.
Еще мгновение — и раздался взрыв.
Петя бросил гранату с таким расчетом, чтобы взрывная волна опрокинула машину. Когда мы подбежали к ней, она лежала вверх колесами, продолжавшими все еще крутиться. Несколько автоматных очередей — и партизаны стали вытаскивать из машины перепуганных до смерти оккупантов.
Не успели мы очистить эту машину, как кто-то закричал:
— Ребята, еще одна! Петя, гранату!
Случилось непредвиденное. На такой же безумной скорости прямо на нас неслась еще одна немецкая машина.
Петя Дорофеев не растерялся. Едва автомобиль поравнялся с нами, он изо всей силы метнул под колеса гранату. Взрыв! Но машина мчится дальше. Еще одна граната, еще взрыв, но машина не останавливается. Неужели уйдет?
Вижу, как кто-то из наших выскакивает на середину дороги. Это Жорж Струтинский. Он выпускает по машине целый диск бронебойных пуль. Машина еще двигается, но уже видно, что подбита. Проковыляла несколько десятков метров и очутилась во рву.
Пока мы до нее добежали, гитлеровцы успели вылезти и даже начали отстреливаться. Но наши автоматы заставили их замолчать. Мы стали быстро очищать машину от трофеев. Вдруг вдалеке на дороге блеснули еще два огонька. Вот тебе на! То не было никого, а тут одна за другой шпарят.
— Приготовить гранаты! — крикнул Кузнецов.
Но пассажиры третьей машины оказались догадливее своих предшественников. Они, наверное, заметили нас издалека и почувствовали неладное. Машина остановилась, развернулась, и только ее и видели.
Собрав все трофеи, уложив живых и раненых оккупантов на подводы, мы свернули с дороги и поехали на партизанский «маяк».
Еще когда были подбиты машины, мы обратили внимание на то, что выстрелов было немного, а мертвых гитлеровцев оказалось порядочно.
— Мертвецов не брать! — приказал Кузнецов.
Но они уже лежали на подводах, и мы решили сбросить их где-нибудь в лесу. Мороз крепчал. Даже нам, хорошо одетым, было не очень-то тепло. Слышу, кто-то из ребят кричит:
— Николай Иванович! Труп шевелится!
«Ожил», значит. Мороз сделал свое. Проехали еще пару километров — мороз помог нам «оживить» и других фашистов, притворявшихся мертвыми.
«Трофеи», добытые в этой операции, оказались действительно ценными. С первой машины был взят майор гитлеровских войск граф Гаан, а со второй — имперский советник связи подполковник Райс. Другие пленные были тоже штабными офицерами. Вместе с ними к нам попали важные секретные документы, карты, оружие…
Одна из карт особенно привлекла наше внимание. На ней красной линией было соединено село Якушинцы под Винницей с Берлином.
— Что означает эта линия? — спросил Николай Иванович подполковника Райса.
Немец молчал.
— Я еще раз спрашиваю: что это за линия на карте?
Подполковник смерил холодным взглядом обер-лейтенанта, который в категорической форме требовал ответа, и сухо произнес:
— Это военная тайна, обер-лейтенант. Надеюсь, вам, как немецкому офицеру, должно быть известно, что такое военная тайна.
— Вы ошибаетесь, подполковник. Это было военной тайной, пока карта не попала в наши руки. А теперь… Не скажете вы, это сделает кто-нибудь другой. Но я советовал бы вам быть более благоразумным.
— Не забывайте, что я офицер великого рейха. Я дал клятву фюреру никогда, ни при каких обстоятельствах не предавать его. Меня удивляет, обер-лейтенант, как это вы так легко продались большевикам.
— Как видите, господин подполковник, я к тому же еще и вас пытаюсь навести на путь истины. И чувствую себя неплохо. Уверяю вас: все, что нам, офицерам, раньше говорили о большевиках, вранье. Русские — умные люди, они сильны, и правда на их стороне. Если б немцы это осознали, не было бы войны. Но давайте лучше вернемся к карте. Что все-таки означает эта линия?
Подполковник Райс молчал. Немецкому офицеру, если даже он и перешел на сторону партизан, он мог бы еще открыть военную тайну, но при их разговоре с обер-лейтенантом присутствовали партизаны.
— Смотрите, подполковник, — продолжал Кузнецов. — Все равно это уже не тайна. И не в ваших интересах молчать.
Наконец Райс сдался:
— Это подземный кабель, соединяющий Берлин со ставкой фюрера на Восточном фронте.
— Так. А когда он был проложен?
— Летом этого года.
— Кем?
— Русскими военнопленными.
— Как же вы могли доверить военную тайну русским пленным?
— Все было заранее предусмотрено.
— Что вы имеете в виду?
— Их… — Подполковник тяжело вздохнул и замолчал.
— Ну, договаривайте же, что «их»?
— Их расстреляли…
— Много их было?
— Точно не знаю, но тысяч десять или двенадцать…
Двенадцать тысяч! Когда гитлеровец назвал эту цифру, у каждого из нас, казалось, кровь закипела в жилах. Какое варварство! Какое страшное преступление!
Уничтожать фашистских извергов, беспощадно уничтожать! Мстить за кровь наших братьев и сестер, за муки наших отцов и матерей, детей, за сожженные села и разрушенные города, за родную землю! Нас называют народными мстителями. Так будем достойны этого высокого звания!