Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 39

От него мы слышали это каждый раз, когда шли из отряда в город, и нужно сказать, что предостережения заместителя командира по разведке принимались нами как должное. Лукин был нашим руководителем, нашим старшим товарищем, блестяще ориентировавшимся в любых обстоятельствах. Мы удивлялись тому, насколько он был осведомлен во всех городских делах, о наших действиях и поступках.

Нам запрещалось без надобности собираться вместе, однако иногда мы нарушали это правило, так как сердце горело желанием встретиться с товарищами, поделиться с ними мыслями, выслушать их советы. И почти всегда после таких «непредвиденных» встреч нам приходилось выслушивать упреки Лукина.

Мы не имели права делать какие-либо заметки, вести дневники, записывать адреса, ну, и, безусловно, фотографироваться. Но однажды пришлось нарушить этот запрет.

Было это весной, кажется в апреле. Зайдя в воскресенье с Михаилом Шевчуком к Ивану Тарасовичу Приходько, мы застали там Николая Ивановича и Яна Каминского.

— Ну вот, — сказал Кузнецов, — мы снова все вместе. Узнает Лукин — достанется нам на орехи. Давайте по одному расходиться.

Не успели мы обменяться мыслями, как кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — сказал Иван Тарасович.

Дверь открылась, и, к нашему удивлению, на пороге встал штурмбанфюрер СС Рудольф Шлезвинг.

— Какая приятная встреча! — с радостью произнес эсэсовец.

Он обнял Кузнецова, а каждому из нас пожал руку. Вместе с гитлеровцем вошел какой-то мужчина в гражданском. Он стоял, молча наблюдая волнующую сцену встречи двух «друзей».

— Знакомьтесь, — сказал Шлезвинг, — представитель фирмы «Тодт», — и назвал фамилию своего спутника. — А это, — обратился он к незнакомцу, — тот офицер, о котором я вам рассказывал. Очень элегантный и культурный человек. Среди нашего офицерства редко можно встретить такого, как обер-лейтенант Пауль Зиберт.

— Ну, хватит, Рудольф, хватит. Мне даже неудобно…

— Не скромничай, — перебил Кузнецова эсэсовец. — За свою десятилетнюю службу в армии фюрера я впервые встретил такого умного человека, как ты. Ну что же, если уж встретились, так надо устроить небольшое торжество. Не так ли?

Отказываться было бесполезно, спустя несколько минут мы сидели за столом и выслушивали рассказы штурмбанфюрера о его пребывании на Восточном фронте.

— Что ни говорите, господа, а я родился в рубашке. Всю нашу часть, да и мое подразделение перемололи большевики, а я цел и невредим, сижу и пью с вами водку! А вообще, — продолжал он, — дела на фронте идут не блестяще. Зима принесла нам немало горя, наши солдаты до сих пор не могут прийти в себя. Но ничего. Мы еще покажем русским! Фюрер объявил тотальную мобилизацию, и теперь я еду в фатерлянд формировать новые части.

— А я, — сказал Кузнецов, — вынужден еще торчать в этом городе. Я превратился в штабную тыловую крысу. Живу вот так и, кроме бумаг, ничего не вижу. Одно утешение — с господами коммерсантами иногда посидеть. Хорошо, что ты приехал, хоть будет с кем поговорить.

— К сожалению, я сегодня же уезжаю. Но у меня родилась идея. Мой приятель, — эсэсовец показал на представителя фирмы «Тодт», — предлагает остаться в Ровно. Мне, между прочим, очень понравился городок, и здесь, кажется, для меня найдется работа. У меня немалый опыт борьбы с ненадежными элементами. Когда наша часть стояла в Голландии, мне приходилось показывать класс в таких делах. А тут, говорят, партизан вокруг хоть отбавляй. Вероятно, они и в город проникают.

— Ты прав, Рудольф, — подтвердил Кузнецов. — Для таких людей, как ты, на этой территории, кишащей бандитами, работы больше, чем на фронте. Но я не обладаю такими способностями. Я все-таки хочу снова поехать на фронт.

Чем дольше длился разговор, тем все больше и больше восторгался штурмбанфюрер Зибертом, его заслугами перед фатерляндом, преданностью фюреру, его умом и высокой культурой. Наконец эсэсовец предложил:

— Знаешь что, Пауль, давай сфотографируемся в память о нашей дружбе. Теперь такое время, тебя могут в любую минуту отправить на Восток, и мы больше не увидимся.

— У меня нет с собой фотоаппарата, — возразил Кузнецов.

Но аргумент оказался недостаточным.

— Ничего, — ответил эсэсовец. — У меня на вокзале есть в чемодане «лейка». Сейчас я кого-нибудь пошлю за ней.

— Не беспокойся, — сказал Кузнецов гитлеровцу. — Сейчас они что-нибудь сообразят.

Он моргнул мне: дескать, необходимо взять инициативу в свои руки. Мы с Иваном Тарасовичем вышли во двор.

— Идите позовите фотографа, — сказал я ему. — А еще лучше, если вам удастся выпросить у него аппарат.

— Попробую, — ответил Приходько и пошел за фотографом.

Возвращаясь в дом, я столкнулся в дверях с Михаилом Шевчуком.

— Куда ты?

— Я пойду. У меня нет никакого желания фотографироваться.

— Не волнуйся, все будет в порядке, — попробовал я успокоить его.

— А я и не волнуюсь, но все-таки лучше уйти отсюда.

Я не стал его удерживать.

Прошло около получаса, пока Иван Тарасович привел фотографа. Мы все вышли на улицу и возле дома сфотографировались: Николай Иванович в форме обер-лейтенанта, Иван Тарасович, Ян Каминский, я, эсэсовец и его приятель. Потом я взял у фотографа аппарат, попросил стать на мое место и сделал еще один снимок. Когда вся процедура была окончена, фотограф подошел ко мне за аппаратом. Но Кузнецов его опередил.

— Фотоаппарат дайте мне. Я сам проявлю пленку. Не беспокойтесь, — обратился он к фотографу, — с аппаратом ничего не случится. Иоганн вам его потом вернет.