Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 114

114

Ти не журись, кохана,
Не лий даремно сльози,
Іде весна, твоя й моя,
Шумлять весняні грози!

Надія, мов вишневий цвіт,
Розквітне знов квітками,
Бо я спішу тобі услід
Знайомими шляхами.

На захід вже біжать кати,
В очах їх повно жаху.
Постій, кохана, підожди
Мене на битім шляху.

Ти не журись, кохана,
Я иду вже на підмогу
Тебе з ганебної тюрми
Я поверну додому.

Додому ми повернемось!
Ти не вдавайся в тугу.
Тебе кохаю, як кохав,
І не шукаю другу!

Интересно, что вскоре эти слова стали известны за пределами отряда, мы слышали, как их поют сельские парни и девчата.

Песня! Она была нашим добрым и дорогим спутником. Зимний вечер. Ветвистые сосны и стройные ели одеты в белый наряд. Мелькают огни партизанских чумов и костров. И льются песни. Вот гремит над лесом могучая мелодия «Ермака», — значит, ищи среди певцов Николая Ивановича Кузнецова. А услышите задушевную «Бьется в тесной печурке огонь» — знайте: сидит у костра Александр Александрович Лукин. Когда зазвенит «Таня, Танюша, Татьяна моя…» — всем известно: поет Володя Ступин.

У каждого была своя любимая песня. Однажды командир приказал вызвать радистку Марию Ких. Нигде не могли ее найти. В свободные минуты она ходила по подразделениям и сообщала бойцам новости, проводила беседы и пела раненым песни. Все очень радовались появлению Марии. И на этот раз она была в каком-то подразделении. Я отправился на поиски Марии. Ночь. Сколько костров раскинуто по лесу, сколько чумов! И всюду партизаны. Где же Мария? Иду по отряду, прислушиваюсь к песням. Вдруг слышу нежный женский голос:

Не питай, бо нічого тобі не скажу…

Так это же любимая песня Марии! Где ее поют? Вот в этом чуме. Захожу. Так и есть: Мария тут. Через несколько минут она уже стояла перед командиром.

В каждом подразделении был какой-нибудь музыкальный инструмент: баян или гитара — под аккомпанемент пелось лучше. Не на чем было играть лишь в подразделении Дмитрия Лисейкина. И вот он узнал, что в соседнем селе есть помещичья усадьба.

— Наверно, есть там гитара, — сказал Митя своим ребятам.

И без разрешения командования Лисейкин с несколькими партизанами пошел добывать гитару.

Вернулись ребята не скоро, хмурые, опечаленные. Гитару принесли новенькую, чешскую. А вот командира потеряли: в усадьбе были немцы, завязался бой, и вражеская пуля скосила Дмитрия. Хоть и уничтожили партизаны более десятка гитлеровцев, а не могли простить себе необдуманного шага, за который поплатился жизнью отважный разведчик Дмитрий Лисейкин.

Но не только песни были нашим постоянным спутником. Интересные рассказы, чтение книг, декламирование стихов — все это в условиях партизанских чумов, у костра или просто под кустом придавало нам сил, приносило душевное удовлетворение.

Помнится, однажды в нашем подразделении разведчиков кто-то предложил организовать конкурс на лучший рассказ.

Это предложение пришлось всем по душе, и составили список очередности. Среди разведчиков было много ребят острых на язык. И посыпались в тот вечер разные выдуманные, не выдуманные и прочитанные истории. О работе в мирных условиях, о семье, о первой любви, о рыбалке и охоте, о спорте. В тот вечер немало можно было услышать анекдотов, острот. Не принимал участия в конкурсе Михаил Шевчук. Все считали его неспособным на нечто подобное. И правда, разве мог он сравниться с Володей Попковым, который любую историю — то ли из собственной жизни, то ли прочитанную — рассказывал как мастер художественного слова. Достойным соперником Попкова был Володя Ступин. Все завидовали его таланту не только рассказчика, но и певца, художника. В отряд он прибыл из Московского художественно-архитектурного института и был всесторонне развит. Он прочитал столько книг, сколько Шевчуку и не снилось.

Ступин мастерски рассказывал о Шерлоке Холмсе, пересказывал произведения Чехова, Стефана Цвейга, Бальзака.

Не помню, о чем именно рассказывал Ступин в тот вечер, но когда он кончил и жюри должно было определить победителей конкурса, кто-то заметил:

— А что же это Шевчук молчит?

— Ну-ка, Миша, — загудели все хором, — расскажи что-нибудь… Еще рано спать.

Ребята посмотрели в сторону Шевчука. Тот молча сидел и палкой подгребал головешки к пламени. Затем вынул из кармана кусок газеты, насыпал туда махорки, свернул самокрутку и глубоко затянулся.

— Слушаю я ваши истории, — начал Миша, — и думаю: что ж, все они интересные, мне с вами, «академиками», нечего равняться. Но уж коль конкурс и все высказались, то послушайте и меня. Говорить буду правду. Эпизод из собственной жизни…

Кто-то из ребят перебил:

— Давай, Миша, давай! Я уже слышал, как он рассказывает о своей подпольной работе во времена шляхетской Польши. Это очень интересно.

— Нет, друзья, сегодня речь пойдет не о подполье, — продолжал Михаил Макарович. — Вам известно, родился я и вырос в Полесье. Жили мы бедно, даже очень бедно. Нужда нашу семью никогда не покидала. Чем только не занимался, чтобы заработать на хлеб. Но чаще всего нанимался в погонщики. На лето купцы пригоняли большое количество скота, на полесских пастбищах он поправлялся, а осенью нужно было гнать его в большие города. Дед мой был чуть ли не лучшим погонщиком. Когда я немного вырос, он и меня стал брать с собой. Вот и гнали мы осенней порой во все концы света волов, овец и даже гусей и уток.

114