Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 190


К оглавлению

190

Так продолжалось до самых последних дней деятельности здолбуновского подполья. А перед самым освобождением города советскими войсками Йозеф куда-то исчез, и мы так и не нашли его.

«ЗОВИТЕ МЕНЯ ПРОСТО ЮРОЙ»

С того времени, как Клименко перестал выполнять обязанности постоянного связного между нами и партизанским «маяком», я заметил: он что-то скрывает от меня. Часто по вечерам начал пропадать из дому. Надя волновалась: комендантский час уже, а у него нет пропуска, еще, чего доброго, нарвется на патруль. Возвращался поздно и, когда жена спрашивала, где был, неохотно бросал:

— Спи, не твое дело!

Когда я заходил к ним, Надя делилась со мной своими переживаниями. Я ее успокаивал, но сам удивлялся: какие тайны завелись у Леонтия?

Спросил Красноголовца и Бойко, — может, те ему что-нибудь поручали, но и они ничего не знают. Самого Леонтия спрашиваю — отмахивается:

— Это она выдумывает. Ну, было несколько раз, задерживался с хлопцами в буфете.

— Ой, Леонтий, смотри, хитришь ты что-то.

— Откуда вы взяли? Ей-богу, ничего недозволенного я не делаю.

Но с каждым днем я все больше и больше убеждался, что Клименко занимается какими-то таинственными делами.

Однажды я узнал от Шмерег, что кто-то в депо вывел из строя поворотный круг. Ни Красноголовец, ни другие подпольщики к этой диверсии никакого отношения не имели, а Леня Клименко, когда я рассказал ему о ней, как-то загадочно ухмыльнулся и довольно проговорил:

— Пойдут теперь немецкие паровозики задом наперед.

— Ну, и что с того? — спросил я.

— Как что? — вспыхнул он. — Разве это не задержит движения поездов?

— Может, и задержит, но такая диверсия все равно что комариный укус.

— Ну, уж не говорите! — обиженно бросил Леонтий.

— А ты-то чего так волнуешься? — спрашиваю. — Случайно не знаешь ли, чьих рук дело? Может, ты сам к нему причастен?

Клименко покраснел и, не глядя мне в глаза, возразил:

— Ничего я не знаю. Просто обрадовался, что кто-то фрицам навредил. Хоть и немного, а вред.

— Пойми, — не удержался я от замечания, — иногда незначительный вред, причиненный гитлеровцам, может повредить нам в чем-нибудь более важном. Помнишь, что говорил Николай Иванович? Наша борьба — прежде всего разведка, и нужно, чтобы в Здолбунове создались наиболее благоприятные условия для выполнения этой задачи.

— Это я понимаю, — пробурчал Клименко.

— А иногда такая мелкая диверсия, — продолжал я, — может нам обойтись очень дорого. Так что имей в виду…

— Учту, — пообещал он.

Но обещания Клименко не успокоили меня, я опасался, как бы он в горячке не натворил чего-нибудь такого, за что пришлось бы расплачиваться дорогой ценой. Хоть он и отрицал свою причастность к диверсии в депо, но в душе я был уверен, что без него там не обошлось.

И не напрасно я волновался за Леню. Случилось так, что один раз немцы едва не захватили Клименко с поличным. Когда он, запыхавшийся, бледный, вбежал в дом и, не сказав ни слова, начал жадно глотать воду из ведра, я понял — с ним что-то случилось. Теперь уже ему оставалось только одно — рассказать мне о своем приключении.

Страстное желание как-нибудь навредить гитлеровцам привело Клименко на железнодорожные платформы. Он ходил между двух товарных составов, из которых один только что прибыл на станцию и вскоре должен был отправиться на восток. «Какую бы пакость устроить фрицам?» — думал Леня. И надумал. Он решил перерезать резиновый шланг воздушной тормозной линии, соединявшей вагоны, и тем самым задержать отход поезда. «Задержится этот состав, — рассуждал он, — станция не будет принимать другие, возникнет пробка, и вообще нарушится движение».

Посмотрел в один конец эшелона, в другой — нет паровоза, и, забравшись между вагонами, изо всей силы резанул ножом по шлангу. И тогда неожиданно для него из отверстия, проделанного острым ножом, со страшным свистом вырвалась могучая струя сжатого воздуха…

Как ужаленный, отскочил Клименко от этого места и нырнул под вагон соседнего состава. Потом под другой… Так, согнувшись в три погибели, перебежал пути и, выбравшись на улицу, задворками добрался до своего дома. Пролезая под вагонами, слышал издали испуганные возгласы и выстрелы: свист воздуха, как сигнал тревоги, всполошил охранников бангофжандармерии и немцев, сопровождавших эшелон. К счастью Клименко, ему удалось под покровом вечерних сумерек выпутаться из этой передряги.

Ему стыдно меня, стыдно, что проявил непослушание, что не смог сдержать своей жажды действия.

— Вы уж извините меня, — просит. — Я понимаю, что поступил необдуманно… Никому про этот случай не говорите. Особенно Николаю Ивановичу.

— Будь ты в отряде, — говорю ему, — получил бы от командира суток десять строгача, узнал бы тогда, как нарушать дисциплину. Тоже мне подпольщик — не мог удержаться. На первый раз прощаю и обещаю никому не говорить о твоей неудачной диверсии, только смотри…

Лицо Клименко прояснилось: видно, малость отлегло от сердца.

— Объясните же мне, — сказал он, — почему в этих шлангах такое давление воздуха? Ведь поезд стоял и паровоза не было.

Пришлось прочитать незадачливому диверсанту маленькую лекцию об устройстве пневматической тормозной системы в поездах. Клименко слушал внимательно, как слушает ученик интересный рассказ учителя, хотя в моих пояснениях ничего особенного не было.

— Вот ты, Леонтий, — закончил я, — перерезал шланг. А чтобы его заменить, умелому досмотрщику вагонов понадобится минут пять, ну от силы десять. Ты полагал, что совершишь крупную диверсию, а на самом деле рисковал из-за сущей ерунды.

190