Прыжок в легенду. О чем звенели рельсы - Страница 222

222

— Genug.

Вывели его через маленькую дверь и долго вели по узким извилистым коридорам, потом по лестнице вниз, потом опять по коридору и, наконец, втолкнули в темную и сырую подвальную комнату. Тяжелая металлическая дверь захлопнулась за солдатом, и Дмитрий остался наедине со своими мыслями.

Как же попала к гитлеровцам эта фотография? Вспомнил, когда фотографировались. Было это перед самой войной, после первомайской демонстрации. Прямо на площади, перед вокзалом. Вернулись железнодорожники из города, принесли портреты и транспаранты. А он — на станции. Праздник, а дежурит: так пришлось. Но дежурит в полной парадной форме. Надя начистила пуговицы — блестят. И значок «Ворошиловский стрелок» поблескивает. Фотографировались долго. Группами и поодиночке. Кто же тогда фотографировал? У кого был фотоаппарат? Что за черт, никак не припомнит. А вот принес ему фотокарточки…

— Стоп! Шкуратов! Да, это от него фото попало к ним. Прав был Леня Клименко, когда называл Шкуратова подлецом, тысячу раз прав. Продажная тварь!..

Теперь уже Красноголовец не сомневался, что своим пребыванием в фашистском застенке он обязан Шкуратову, тому самому Шкуратову, который дважды доставал товарищам пропуска для выезда из Здолбунова. Первый раз — Коле Сысоеву. Тот благополучно выехал из города. А во второй раз? Во второй раз вышла осечка.

Было это несколько месяцев тому назад. Подпольщика Семена Максименко нужно было спешно переправить в отряд. Вспомнил Дмитрий про Шкуратова, решил проверить, таков ли он, как говорил Клименко, или искренне желает помогать подпольщикам.

Разыскал его. Спросил, не может ли достать пропуск одному приятелю.

— Это для меня пустяк, — сказал Шкуратов. — А куда пропуск?

— В Клевань.

— Фамилия парня?

— Максименко.

— Ладно.

Через два дня пропуск был уже у Красноголовца. Но прежде чем передать Семену, Дмитрий решил показать его знакомому сотруднику городской управы.

— С таким пропуском ваш хлопец далеко не уедет, — сказал тот. — При первой же перевозке задержат.

Сотрудник управы добыл для Максименко другой, вполне надежный документ, а Красноголовец решил больше к Шкуратову ни за чем не обращаться. «Хорошо, — подумал тогда Дмитрий Михайлович, — что я не сказал Шкуратову, кто такой Максименко и зачем едет в Клевань».

И вот теперь, спустя несколько месяцев, Шкуратов снова напомнил о себе, и напомнил так, что приходится жестоко расплачиваться за свою чрезмерную доверчивость.

Почему же до сих пор он молчал? Почему так старался хоть чем-нибудь угодить Красноголовцу? Может, выжидал, думал, что ему поверят, привлекут к подпольной борьбе, и тогда он поднесет оккупантам куда более весомый подарок, чем рядовой советский милиционер? Но его надежды не оправдались. Клименко, едва Шкуратов завел с ним речь о партизанах, весьма ощутительно дал понять, что никакого отношения к ним не имеет, даже наоборот — готов заявить на него в гестапо. А сам Красноголовец после того, как попросил пропуск для какого-то безвредного парня, ни о чем больше с ним не заговаривал.

Вот тогда, окончательно потеряв надежду раскрыть подпольную организацию, Шкуратов и вспомнил про фотографию, которую еще до войны на всякий случай оставил у себя. Пригодилась-таки!

Так размышлял Дмитрий Красноголовец, сидя в ту ночь на мокром цементном полу одиночной камеры гитлеровского застенка.

А наутро — опять длинные узкие коридоры, опять лестница — только теперь уже наверх, опять подталкивают автоматом в спину. Идут. Но только минуют дверь вчерашнего кабинета. Идут дальше по коридору, сворачивают налево.

— Halt!

Пришли. Кабинет просторнее вчерашнего и лучше обставлен. На стенах — два портрета. Побольше — Гитлера со свастикой на левом рукаве. Поменьше — Гиммлера в черном мундире. Два фюрера: фюрер третьего рейха — маньяк, обуреваемый жаждой стать властителем всего мира, и рейхсфюрер СС — главный атаман кровавой шайки убийц и грабителей. А вот и двое из этой шайки: вчерашний «знакомый» — офицер, допрашивавший Дмитрия, и хозяин кабинета — тоже офицер, и по возрасту, и по званию, и, наверно, по должности старший. А где же третий? Где «штатский», который вчера схватил Красноголовца на улице, а после служил за переводчика? Нету. Неужели без него обойдутся?

Офицер, ведший вчера допрос, что-то тихо сказал хозяину кабинета и, пройдя мимо Красноголовца, стоявшего посреди комнаты, исчез за дверью.

— Подойдите ближе и садитесь, — выговорил раздельно и четко эсэсовец.

Дмитрий сел.

— Я буду спрашивать, а вы будете отвечать, — продолжал немец.

И началось то же, что вчера.

Выслушав ответы на устную анкету, он тоже показал Красноголовцу фотографию, и тому ничего не оставалось, как дословно повторить свой вчерашний рассказ.

— Это нам известно, — протянул офицер, — все это мы слышали от вас вчера.

Произнес это таким тоном, будто бы не он заставил говорить Дмитрия.

— Да разве я могу сказать иначе, если оно так и было? — удивился Красноголовец.

— Допустим. — Гестаповец начал выстукивать пальцами по столу какой-то мотив. — Допустим, вы нам сказали правду. Но нам этого недостаточно. Может быть, вы что-нибудь добавите к вашему рассказу?

Подумав немного, Дмитрий сказал:

— Вот разве что забыл я сказать, когда сделана эта фотография. Первого мая сорок первого года в Здолбунове была демонстрация. Но я на эту демонстрацию не захотел идти и попросился дежурить. А после демонстрации, когда все железнодорожники вернулись на станцию…

222