Она закурила сигарету, сильно затянулась и продолжала:
— Вскоре пришли Советы. Меня начали запугивать. Говорили, что жен польских офицеров вывозят в Сибирь. Я уже было собралась бежать в Польшу, да одумалась: куда? В какую Польшу? К немцам, которые убили моего мужа? Я устроилась на работу оператором на почте. Там и познакомилась с майором Поповым. Хороший был человек. У него жена умерла, и он часами простаивал возле моего окошка с опущенной головой. Рассказывал о себе, о жене. Очень любил ее. Мне стало его жаль, ибо судьбы наши были похожи. Я начала его успокаивать. Мы ходили с ним на прогулки, подолгу бродили за городом. Сперва все было таким обычным, а потом мы полюбили друг друга. И любовь эта была такой же чистой, как и первая, — моя и его. Перед самой войной собирались пойти в загс. Грянула война. Геннадий как ушел из дому, так больше я его и не видела.
А потом — немцы, — Лидия Ивановна вздрогнула при воспоминании о враге. — У меня не было колебаний, я сразу же решила бороться с ними, чего бы мне это ни стоило. Я верила, что найду связь с вами. Я уже посылала брата в Клевень: расспросить, что там слышно. Он дважды ездил. Ходят слухи, говорил, о партизанах. Вот я и решила подсказать военнопленным, чтобы убежали к вам. А вы мне не доверяете. Боитесь меня. Я очень хорошо вас понимаю… У вас нет оснований верить мне. Тем более что ежедневно меня видят среди немцев. Вы имеете право спросить меня: «Если ты так ненавидишь немцев, то почему бываешь в их компаниях?» Но поймите же и меня. Взять в руки оружие и пойти против них — этой возможности я лишена. Вести борьбу одной — что это даст? Арестуют, отвезут на Белую улицу — и только. Не работать, а жить как-нибудь, — вывезут в Германию и заставят пойти в публичный дом или заморят голодом. Ничего не делать? Уйти в монастырь? Выйти еще раз замуж? Но это не помешает швабам наступать на Восточном фронте. Есть борьба другая, настоящая борьба. Ее я и выбрала… Я пошла работать метрдотелем в офицерское казино. Я подняла выше голову и хожу, даю распоряжения среди этих вояк. Они думают, что я покорилась и поэтому так хорошо их обслуживаю. А я думаю другое: «Чем больше будет уверенности у этих гадов в моей преданности, тем легче мне будет бороться с ними». Не так ли?
Я ничего не ответил на философские размышления Лидии Ивановны. И тогда она сама попробовала это сделать:
— Вы со мной слишком осторожны. Хорошо. Я отлично это понимаю и поэтому не буду вас торопить. Когда вы убедитесь в моей искренности, я принесу вам пользу. А тактики своей не изменю.
Я хотел что-то сказать, но Лисовская не дала мне произнести ни слова.
— Прошу вас, не оправдывайтесь. Не нужно. Мне даже нравится, что вы все делаете так осторожно. Чувствую, что имею дело с настоящей разведкой. Мы еще покажем чудеса!
Я верил ей. Она действительно ненавидит фашистов и способна выполнить любое рискованное задание. Но Николай Иванович, которому я до малейших подробностей передавал наши беседы с Лидией Ивановной, советовал не спешить.
— Нужно ее проверить на деле, — говорил он. — Слова, чувства — это еще не доказательства.
Когда Лидия Ивановна стала получать от нас задания, она еще активнее начала заводить знакомства с немецкими офицерами. Приглашала их к себе в гости, устраивала вечеринки. Знакомила меня с ними.
— Доверие немцев мне нужно сейчас больше, чем ваше, — любила она повторять.
Однажды, придя с работы, Лисовская рассказала, что в казино готовятся к какой-то встрече. Завозят дорогую мебель, продукты, напитки.
— Говорят, должно состояться важное совещание.
— Надо узнать, кто именно из высших офицерских чинов прибудет на него, — сказал я ей.
— Какое это имеет значение, кто именно? Главное — будет совещание. Вот и надо что-то придумать.
— А что именно?
— Ну хотя бы мину подложить. Или какой-нибудь «специи» для вкуса подсыпать.
— Относительно мины — ничего не выйдет, — разочаровал я Лидию Ивановну. — Гестаповцы заранее обнюхают все. А вот о «специях» стоит подумать, если действительно слетятся важные птицы.
— А вы найдите что-нибудь такое, что бы не портило вкуса и хорошо действовало.
Предложение Лисовской было передано в отряд. Командование его приняло. Я вручил Лидии Ивановне ампулу с ядом и строго приказал применить ее лишь в том случае, если появится кто-нибудь из высокопоставленных фашистов.
Прошло несколько дней, неделя, другая, совещания все не было. Наконец Лисовская сообщила, что оно совсем не состоится.
Это обстоятельство снова посеяло у нас подозрения относительно честности Лидии Ивановны.
— Вероятно, изучает методы нашей работы, — размышлял Николай Иванович. — Ты смотри, Николай, — обратился он ко мне, — не будь с ней очень откровенным, а то последнее время она тебя что-то уж чересчур пленила.
— Может, она тебя околдовала? — добавил Шевчук. — И вообще, стоит ли с ней столько возиться? Строит из себя какую-то сверхпатриотку, ненавидит немцев и в то же время разъезжает с ними в автомашинах, устраивает для них пьянки. Мне кажется, со всем этим пора кончать.
Что я мог ответить товарищам? Я пытался защищать Лисовскую, но никаких доказательств ее честности у меня не было. За все время разведывательной работы мне впервые пришлось встретиться с таким интересным и непонятным человеком, как Лидия Ивановна.
Посидишь с ней вечер, поговоришь, — кажется, что большего патриота и быть не может. Часами она говорила о себе, о красоте жизни вообще и о подлости гитлеровцев, о муках и страданиях, которые они несут людям. Она чудесно ориентировалась в международных событиях, знала много такого, о чем нельзя было ни прочитать в газетах, ни услышать по радио. Например: должна состояться конференция великой тройки, на которую большевики возлагают большие надежды. Но напрасно — союзники не откроют второго фронта ни в сорок третьем, ни в сорок четвертом. И вообще второго фронта может не быть. Или: в ставке Гитлера был заговор. Гитлер беснуется, никому, кроме Евы Браун, не верит. Можно было услышать и такое. Американцы и англичане никогда настоящими союзниками русских не будут; как бы война ни кончилась, они все равно будут с немцами.